«Севастополь не сдадим, да не сдадим, да никогда…»

Дядю Васю под Севастополем контузило, поэтому в патриотическом воспитании молодежи на официальном уровне он не участвовал. Но от своей исторической миссии не уклонялся.

Раз в день, примерно в полдень, над поселком, где я рос и ходил в школу, звучала песня в исполнении дяди Васи. Песня состояла из одной строчки без ярко выраженной мелодии. Строчка звучала так: «Севастополь не сдадим, да не сдадим, да никогда!».

Дядя Вася пел эту строчку с хорошим настроением, держа в одной руке  колун, а в другой – торбу с кусками хлеба, которые он получил в награду за то, что расколол для школы три кубометра березовых чурбанов.

Голос у него был «фронтовой», то есть громкий и с хрипотцой, очень похожий на те, что звучали в фильмах про войну в момент атаки на врага, поэтому даже через двойные стекла мы на уроке слышали его пение не хуже, чем занудные трели учителя.

Что это была за песня, и есть ли в ней какие-то другие слова, никто в поселке не знал, потому что дядя Вася пел только одну строчку. У школы, например, начинал: «Севастополь не сдадим, да не сдадим, да никогда!», затем повторял ее около поселковой столовой, где догружал торбу недоеденными хлебными корочками, в третий раз запевал свою любимую строку о городе-герое  около продовольственного магазина, в котором кто-то из продавщиц подавал ему кусочек сахарного рафинада, и шел домой.

Если день был удачный и торба полная, дядя Вася мог еще раз грянуть свой рефрен про несдающийся город  на подступах к родным воротам, чтобы жена его, тетя Настя,  знала: овечкам несут корм и сладкое на десерт.

Был дядя Вася высок ростом и приметен, к тому же зимой и летом  ходил в шинели, поэтому стоило ему появиться на одном конце улицы, как на другом уже кто-то обязательно произносил: «Смотри, Севастополь идет».

Так его все и звали – дядя Вася-Севастополь. А какая у него была фамилия, никто не интересовался.  И я в том числе.

Жил участник обороны крымской твердыни со мной по соседству. У моего дома на улице Чехова в поселке был номер семь, а у дяди Васи-Севастополя – номер девять. Наши огороды разделял общий забор, но я ни разу не видел его за этим забором. Землю он не копал и грядки не полол. В поливе не участвовал и к нашему общему колодцу не подходил. В свободное от пения время он обитал где-то в своем дворе, оставаясь невидимым за срубом стайки  и высокой дощаной стенкой сарая. Что там делал – неизвестно, подозреваю, что ничего не делал, потому что тетя Настя почти каждый вечер приходила к нам в гости и сообщала моей мамане, что Вася – «лежит».

Тетя Настя ходила с палочкой, сильно прихрамывая, дверь с улицы в дом зимой за ней всегда прикрывала маманя, иначе бы за то время, когда тетя Настя повернется и сама сможет закрыть дверь, из дома вытянуло бы все тепло.

– Дядя Вася женился на фронте? – спросил я маманю, когда мне было лет двенадцать. Фраза «женился на фронте»  тогда еще довольно часто звучала в женских разговорах, и мне была уже знакома.

– Тетю Настю покалечил бык, когда она была девчонкой, – объяснила мне маманя «ранение»  соседки, – она потом долго не могла найти жениха, а Вася взял ее.

В то время я был слишком мал, чтобы понять этот подвиг фронтовика.

Поскольку дядя Вася ходил в шинели и был знаком с военным делом, наши детские игры в войнушку частенько затевались вокруг его приметной фигуры. После уроков мы проводили разведывательный рейд по улицам поселка с целью обнаружить, где и у кого в этот день Севастополь колет дрова.

Если он не размахивал колуном около школы, значит, его надо искать рядом с детским садом. Нет на заднем дворе садика, ищем около пекарни. Если и там нет, вспоминаем, кому в поселке недавно сваливали березовые хлысты, и на какой улице визжала бензопила «Дружба».

Поселок компактный, все улицы прямые, строили его на пустом месте строго по плану, утвержденному в «Северлаге»,  для заселения контингентом и организации сплава леса. Никаких закоулков – бараки строго в линию, каждый поворот под углом девяносто градусов.

Обнаружить дядю Васю – дело пяти минут. Вот он – на улице Полярной в шинели за горой из желтых поленьев. Гора ему почти по плечи, наверное, вкалывает там с раннего утра. Над горой блеснул колун, до нас долетает звук  выдоха дяди Васи на ударе – х-х-х а-а-а. Слышим стук разлетевшихся половинок, шинель наклоняется, исчезая из поля зрения за горой поленьев. Выпрямляется, и снова к небу над шинелью по дуге взлетает блестящая васина кувалда.

У наших отцов колун черный и ржавый. У дяди Васи – сияющий от ежедневной «полировки» березовыми кубиками.

План наших боевых действий созрел. Мы окружим дядю Васю с двух сторон. Одна группа во главе с моим одноклассником Мишей Артюховым обойдет квартал и подберется к Васе со стороны напиленных чурбанов, вторая группа скрытно приблизится к куче  уже расколотых дров. Её поведу я. Первыми в бой вступят гвардейцы генерала Артюхова и нанесут отвлекающий удар. Как только дядя Вася повернет свое клиновидное «орудие» в их сторону и потеряет контроль над прифронтовой полосой, наша группа молниеносно атакует с тыла и накрывает противника сокрушающим артиллерийским огнем.

В качестве стрелкового оружия – рогатки и мелкая галька, а если сражение происходит зимой – увесистые гранаты и снаряды из комков снега.

Мы долго крадемся, прячась за кустами акации или сугробами. Разумеется, противник ничего не подозревает. Как нам кажется. Когда десять пацанов ползут по улице, каждую секунду крича друг другу: «Спрячь голову, дурак, а то он заметит!», – нет никаких сомнений, что подобное маневрирование остается совершенно незаметным  для противоборствующей стороны.

Моя группа уже у цели: мы затаились у ближайшего сугроба, нам слышны не только мощный выдох дровокола, но и его бормотание: «Опять сучок, б…  а, ладно, сгорит, куда оно денется».

Вдруг колка дров прекращается. За кучей дров подозрительная тишина. Он что, обнаружил нас и тихонько крадется в нашу сторону? Мы начинаем слегка паниковать. И тут раздается крик гвардейцев, но не в атакующей тональности. Нечто похожее на испуганный вопль. Мы вскакиваем и выглядываем из-за дров: подняв колун над головой,  дядя Вася бежит за генералом Артюховым, у которого ботинки скользят по дороге, и генерал Артюхов вынужден помогать себе руками, чтобы набрать скорость в позиции низкого старта.

Дядя Вася неожиданно прекращает преследование, разворачивается, и теперь уже колун над его головой и расстегнутая на груди шинель обращены в нашу сторону. Его длинные ноги в зеленовато-серых  валенках делают устрашающе быстрые шаги прямо к нам. От избытка подступивших к горлу чувств мы тоже начинаем вопить на всю улицу и покидаем поле боя с той расторопностью, на которую способны только  спасающиеся бегством.

Надо сказать, мы побаивались дяди Васи. Да и не только мы. Он ведь контуженный, с ним и мужики старались «не связываться». А женщины в поселке, как мне кажется, его откровенно недолюбливали. Вроде, ни к кому не приставал, никого не трогал, но идет такой по дороге – высокий, мощный, босиком, в шинели, с огромным колуном на плече, глянешь, и хочется свернуть в сторону, чтобы не оказаться рядом.

Была у женщин и другая причина относится к Севастополю без симпатии и радушия. Дело в том, что дядя Вася одалживал деньги всем, кто у него их просил. Если есть в кармане  шинели хотя бы рубль, он отдаст первому же встречному, который скажет: «Вася, дай рубль!».

Подряжался колоть дрова он по стандартной тогда цене: 50 копеек за кубометр. До обеда делал три куба. А мужики это знали. Механический цех, где ремонтировали судовые двигатели, водочный магазин и пекарня находились в одном секторе, да и столовая неподалеку. Вот поработал он у пекарни, с ним расплатились, только он положил колун на плечо и пошел домой, кто-нибудь из болезных мужиков тут как тут:

– Вася, дай рубль!

– На.

– А дай полтора!

– На.

– Спасибо, Вася, тебе моя вернет завтра, я ей скажу.

– Хорошо.

На следующий день, естественно, никто Васе ничего не вернет. Пройдет неделя, другая, Вася встретит супругу мужика и спросит, когда она возвернет ему полтора рубля? Та ответит, мол, ничего муж ей не говорил, и пусть ему кто брал, тот и отдает.

Больше Вася свои полтора рубля с супругов требовать не станет, но,  однако, про долг этот не забудет. И год за годом будет оглашать прилюдно список тех, кто взял у него деньги и не отдал.

Такая у него привычка была:  кто бы ни обратился к нему, о чем бы его не спросил, сначала дядя Вася перечислит  имена всех должников, а уж потом ответит по теме вопроса.

– Дядя Вася, нам завтра машину дров привезут, будете нам колоть? – остановит его вопросом какая-нибудь жительница поселка.

– Здравствуй, красавица, я соседу твоему Сергею колол, он три рубля не отдал, Иван, другой сосед твой, у меня пять рублей брал, не отдал, Петр, что напротив тебя живет, рубль не отдал, Юрий, молодой, ты знаешь его, два рубля не отдал…

– Ну, я-то всегда отдаю, дядя Вася, – пытается женщина вернуть контуженного к теме подряда на завтрашний день.

– Ой, ты, красавица моя, добрая женщина, а Маша, подружка твоя,  мне три рубля должна, Лена, сестра твоя, рубль, соседка у тебя Зинаида Марковна – десять рублей…

Он всё помнил и никогда не ошибался в цифрах. Не отдавали люди ему деньги. Брали и не возвращали. Годами. Женщины после того, как  он «пролистывал»  их имена при каждом удобном случае,  понятное дело, нервничали все сильнее и окончательно утрачивали к нему чувство симпатии. А желание расплатиться за себя, за мужа или сына и вычеркнуть себя из списка в его памяти у них, видимо,  изначально было не слишком сильное потом и вовсе перестало подавать какие-либо признаки душевного присутствия.

Но что любопытно, если должник не обижался и вновь обращался к дяде Васе с просьбой дать рубль или три, Вася начинал шарить в кармане и доставал – рубль или три.

Надо было лишь потерпеть процедуру оглашения списка, потом брать из рук Васи денежку и смело идти в магазин опохмеляться.

Навряд ли он прощал должников и «оставлял» долги их, но и отказывать не отказывал. Мужики это тоже знали и некоторые из них совершенно не обижались на его сверхмощную память.

Маманя моя, слава Богу, ни разу не брала у Васи денег, ее имя, редкое для поселка – Феодосия, никогда не звучало в списке, оглашаемом принародно. Однажды, когда мы стояли с ней в очереди за хлебом, а дядя Вася затеял неподалеку от нас «публикацию» очередной порции имен и фамилий, маманя шепнула мне: «Назови он меня, я бы со стыда сгорела».

Наверное, именно в ту минуту я решил, что тоже не возьму у дяди Васи ни копейки. И постепенно стал понимать, что все наши долги кто-то вот так считает и запоминает навсегда. И может в любую минуту озвучить прилюдно. И чтобы избежать позора, долги надо отдавать обязательно. Взял – верни. А лучше – никогда не бери. Вдруг, не сможешь вернуть по независящим от тебя причинам и попадешь в чей-то список навечно. Или сам начнешь составлять таковой, если будешь раздавать деньги, как дядя Вася.

Есть возможность помочь человеку, которому нужны деньги, помоги. Безвозмездно и безвозвратно. Нет возможности или желания, не помогай.

Иметь должников – жить с камнем в памяти. Вернее, с колуном.

На даче есть несколько мужиков, которые, встречая меня у магазина, всегда радостно говорят: «Дай сотку, я верну, ну, как обычно, ты же знаешь». И начинают смеяться. Я достаю сто рублей и смеюсь вместе с ними: и я, и они знают, что отдавать мне ничего не надо.

Виктор ЕГОРОВ