Есть ли в Тюмени литература?

Россия-матушка давно стала обширным ареалом для подвижной среды квазиинтеллектуалов. Персонажи, при Брежневе тихие, в постсоветскую эпоху буйно мутировали и успешно выдавили отовсюду конкурирующих особей homo sapiens. Специалисты особенного рода, похваляющиеся не узкой специализацией, но оперирующие знанием всего и вся, водятся и в Тюмени. Негигиенично брызгая слюной, эти обладатели холерического темперамента утверждают в частности, будто в «столице деревень» нет литературы.

Нет как таковой — вот тезис, произносимый знатоком новейшего времени отчётливо и с саркастической ухмылкой. И ежели упёртого носителя подобной идеи удаётся убедить в её ошибочности, он, пыхнув дымком на манер исколотого пикадорами испанского быка, поворачивает оный тезис свежим боком: все эти старики, что представляют так называемую местную литературу, вот-вот прикажут долго жить, а молодых авторов в Тюмени нет.

Аргументы в виде имён и цитат никакого впечатления на квазиинтеллектуала не произведут. «Да? А кто это такие? Пфи… Я о таких и не слышал».

Доводы потрясающие, фантастические. Мы об этом не знаем — стало быть, этого не существует. Столь удивительная попытка здравого суждения — не что иное, как самое настоящее берклианство, пробравшееся в век XXI из восемнадцатого столетия — из времени, когда ещё находились религиозные умы, нешуточно противостоявшие прогрессу.

Джордж Беркли, епископ Клойнский, был именно из таких ярых противников. Этот человек, трудно оперируя извилистой логикой сумасшедшего, отводил миру материального скромную роль второго плана, уверяя ближних, будто предметы, да и сама Земля, не существуют, покуда их не «воспримет» своим духом человек (по образцу божественного творения, дающего человеку идеи). По Беркли выходило так, что на деле существует некий единственный субъект, воспринимающий мир: я воспринимаю нечто, и, следовательно, это самое нечто, мною помысленное, существует. Ну, а ежели не воспринимаю, то его и нет; стало быть, материальное — сплошная фикция.

Примерно на этой фразе у читателя, как нынче говорят, должен бы взорваться мозг.

Между тем философия субъективного идеализма (над которой посмеивался У. С. Моэм, но посмеивался с восторгом, как над волшебством) крайне удобна для тех, кто, желая иметь собственное мнение, одновременно желает отказаться от факта (не воспринимать его). Подобный отказ позволяет современному стороннику берклианства совершенно не интересоваться каким-либо вопросом, однако делать по нему заявления — непременно с претензией на доскональное его знание.

Передовой солипсист не в состоянии допустить, будто нечто существует помимо его воли и духа. Он не знает — стало быть, этого нет. Противоречий в берклианской философии тоже нет. Всё, точка.

Придётся нам считать, что тюменская литература существует вопреки современным солипсистам. Будучи довольно-таки деятельным участником литературного процесса в Тюмени, я берусь доказать, что в нашем городе существуют субъекты из плоти и крови, имеющие честь называться писателями. Поэтами и даже прозаиками. Да что говорить: здесь даже критики встречаются. Мало того, Тюмень населена и молодыми писателями.

Помню, как-то я назвал альманах «Врата Сибири», делаемый силами Анатолия Ивановича Васильева (прозаика, поэта, краеведа) и Виктора Ивановича Захарченко (критика, поэта) и выпускаемый «Тюменским издательским домом» (ул. Шишкова, 6), литературным центром планеты. Не могу сказать, что я шутил. Во многих толстых журналах, начиная с московских, бумажные площади давно продаются за рубли и доллары, будто рекламные квадратные сантиметры. Хочешь напечатать себя, любимого? Милости просим, вот прейскурант. А нет прейскуранта, так на ушко шепнут. Торгашеская мода в XXI веке распространилась на области, края и автономии: провинция неизбежно следует за Москвой.

Что же касается «Рус­ской мысли», то там сидят не литераторы, а копчёные сиги, которые столько же понимают в литературе, как свинья в апельсинах. К тому же библиографический отдел ведёт там дама. Если дикая утка, которая летит в поднебесье, может презирать свойскую, которая ко­пается в навозе и в лужах и думает, что это хорошо,то так должны презирать художники и поэты мудрость копчёных сигов… (Чехов).

Эту безнадежно коммерческую кухню я знаю достаточно хорошо. Не раз мне доводилось отказываться от «сотрудничества» с т. н. редакторами, провинциальными и столичными, наполняющими хозрасчётное издание щедро оплаченными публикациями от «меценатов», пожелавших сделаться вслед за обнародованием своей (или чужой, выполненной литнеграми на заказ) писанины членами какого-нибудь писательского союза, дабы потом при нужде, в палатах белокаменных, козырять красненькой корочкой с печатью.

— Нет документа, нет и человека. (Булгаков).

В России есть мэры, депутаты, разнокалиберные политические деятели, напечатавшиеся в каких-то журналах, издавшие затем по книжке-другой и сделавшиеся членами писсоюзов — СП России, Союза российских писателей, Союза писателей Москвы или, допустим, Союза литераторов Оренбуржья. Погоня за корочкой, в которую расчётливо вкладывается небольшой капитал, предпринимается ради фальшивого повышения социального статуса: ведь никакое членство не превратит человека с билетом в человека с талантом.

— Ваши удостоверения, граждане, — сказала гражданка.
— Помилуйте, это, в конце концов, смешно, — не сдавался Коровьев, — вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почём вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? — И он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть её. (Булгаков).

Во «Вратах Сибири» (кстати, издаваемых на бюджетный грант) столь гибкий и изобретательный подход к литературе немыслим. Попробуйте-ка предложить Васильеву или Захарченко немного денег, «спонсорство» или какие-нибудь окольные услуги — и вы тотчас увидите два налившихся кровью враждебных лица.

Я познакомился с товарищем Захарченко (ответственным секретарём «Врат») весной 2004 года, ровно десять лет назад. В те времена редакция журнала располагалась на ул. Первомайской. Доставив в совмещённый кабинет редактора Васильева и ответсека Захарченко штук восемь своих рассказов, уложенных в папочку, я откланялся.

Рукопись я забрал спустя сколько-то дней, после телефонного разговора, удовольствия мне не доставившего.

Мои рассказы не только не взяли в альманах, но подвергли настолько суровой критике, что даже я — человек, начавший всерьёз заниматься литературой в 2002 году и уже порядочно искушённый в горячих «сетературных» баталиях на всяких там сайтах, где плывёт без руля и ветрил «стотыщпиццот» прозаиков и миллион поэтов, — оторопел. Две мощные фигуры, фактически ведущие «в бумагу» тюменскую литературу, закрестили мои творения от доски до доски. Лишь один рассказец им показался слегка похожим… на черновик.

В таком положении, кажется, автору подошёл бы один из распространённых в Интернете советов: «убиться об стену» или «выпить яду». Однако автор мрачно сверкнул глазами, убрался из кабинета и засел дома за письменный стол. И вынул из книжного шкафа голубые тома полного собрания Чехова.

Говорят: «Вы с ним помягче, он талантлив, как бы не отпугнуть».
Но нет, талант не отпугнёшь, его можно лишь разозлить. (Солоухин).

Спустя год подборка моих рассказов появилась в очередном номере «Врат Сибири», и Васильев с Захарченко по очереди пожали мне руку. Нет, никаких взносов, пожертвований и взяток, никаких коньяков и даже шоколадок, сопровождаемых поклонами в ножки, не было. А был обыкновенный писательский труд (мой труд), старт которому, в сущности, дали ответсек и редактор нашего тюменского альманаха. Желание добиться публикации в гонорарном журнале, чьи сотрудники столь суровы к молодым писателям, — это тот катализатор реакции, который доводит кипение авторского упрямства до высшей температуры.

Поверьте, для того, кто не прикладывает к себе расхожее клише «я пишу для себя» (вздорный самообман), пустая похвала ничего не стоит, а вот добрая порция злой критики часто становится дьявольским стимулом.

Когда мне не везёт, я храбрее, чем тогда, когда везёт. (Чехов).

Труд автора — не только работа за письменным столом и непрерывное чтение с карандашиком. Писательство — занятие одинокое, но всё же литературный труд включает и общение с себе подобными. С теми, кто тоже пишет и у кого тоже не получается. Или получается. Для первых и вторых при Доме писателей на ул. Осипенко, номер 19, существовало литературное объединение, которое вёл упомянутый товарищ Захарченко. После своей неудачи весной 2004 года я стал одним из частых посетителей гостиной комнаты на втором этаже деревянного двухэтажного Дома, построенного в XIX веке.

На стенах там висели чёрно-белые фотопортреты тюменских литературных знаменитостей, а участники, сидевшие на пыльных диванах и стульях, читали друг дружке (и руководителю Захарченко) дрожащими голосами свои стихи и свою прозу. И критиковали нещадно, и спорили, и огорчались, и радовались, и румянились, и пили чай, и снова критиковали и спорили.

Литобъединение, направляемое мудрым наставником Виктором Ивановичем, приносило плоды. Творцы совершенствовались. Захарченко, знаете, не из тех, кто будет бешено хлопать в ладоши открытию рифмы «розы — слёзы» или привечать любого, кто случайно или от скуки забрёл в Дом писателей с абзацем гениального рассказа, изложенным на ресторанной салфетке.

Помимо столь строгого судии, большим подспорьем для начинающих литераторов были критика собратьев по перу и читка вслух. Любая критика полезна (кроме «убейся об стену»), пусть её значенья и не усваиваешь тотчас. Читая же вслух, осознаёшь, как вещь воспринимается публикой, как она отдаётся в публике. Тем более что публика-то специфическая: все сплошь писатели.

Редко бывало, чтобы вся группа участников лито высказалась «за» или «против». И всё же поразительное единодушие случалось. Звездой одного вечернего собрания стал поэт и геодезист Виталий Огородников (на фото — крайний справа в первом ряду) — улыбающийся человек с рыже-золотистой бородой, прибывший в «столицу деревень» из длительной северной командировки.

По русскому храму шныряют таджики — как кошки,
Извёсткой искрясь в золотистом чаду куполов.
И небо осеннее щурится по-стариковски,
И ветер шаманит над чаном, где булькает плов.

Из драных фуфаек — клочки облаков или хлопка?
Так вот кто в нас веру, надежду, любовь воскресит!
И точно: с халтурой они управляются ловко,
Орнаментом южным уродуя крылья апсид…

Это ж не поэзия, это чистый огонь. От звонкого тенора Виталия в писательской гостиной вибрировала люстра, по коже волнами катились мурашки, и каждая строчка шла прямо в сердце.

Стихотворение Виталия, отрывок из которого я процитировал, позднее было опубликовано в сборнике «Кедровник».

В конце 2004 года литературное объединение, ведомое Захарченко, вышло «в люди».

Продолжение следует…

Олег ЧУВАКИН.

Фото автора