“Александрия”

Донбасс, южное направление. 2019 год.

День первый.

Комната, стол, два стула, тумбочка с электроплиткой и кровать. Хозяин объясняет гостю, то есть, мне, показывая на мебель:

– На кровати для тебя полотенца, простыни, наволочки, пара одеял – не замерзнешь. Кусок мяса на столе – утром достал из морозиловки, когда оттает, будем на тумбочке суп варить. Располагайся.
– Стулья какие-то незнакомые. Новые? – спрашиваю Саныча.
– Взял в штабе. Ты же те разломал вдребезги.

Виктор Саныч

Два года назад подо мной действительно у одного из стульев отлетела железная ножка, после чего я много дней сидел на «трехногом», старательно удерживая равновесие. Но однажды все же упал с него, брякнув головой по древесно-стружечной спинке кровати. Саныч этот случай не забыл.

Достаю из походного вещмешка литровую бутылку виски, которую купил в дьюти-фри на границе, и ставлю её на стол рядом с чайником.

– Может, и не понадобится, но традицию решил не нарушать, – объясняю, почему купил именно виски.

Два года назад Саныч, давая мне инструкции, просил не забыть прихватить на границе безпошлинного «вискаря». Я тоже кое-что не забываю.

Саныч взял плоскую бутылку, похожую на вертикальный стеклянный ящичек литрового объема, покачал батл в руке и сказал:

– Будем бороться.

И тут же отвинтил пробку.

На столе не было рюмок, только большие чайные кружки и один высокий стакан из тонкого стекла для сока. Он плеснул в него граммов сто пятьдесят желтоватого шотландского «сока».

– Мне не надо, я не буду, – поспешно говорю ему, потому что он уже нацеливал горлышко на чайную кружку.
– Не будешь от слова совсем?
– Совсем.
– Правильно, – он ставит бутылку на стол, но стакан с виски продолжает держать на весу, – делай чай, я подожду, вон пакетики.

“Не для продажи”

Точно, за банкой, в которую воткнут «букет» из разномастных вилок и ложек, притаилась пачка «Высокогорного». Включаю чайник, слушаем вместе нарастающий шум его ворчания, вода забулькала, чайник трясется, щелчок, из носика пар, наконец-то можно наливать. Бросаю в кружку два пакетика и поднимаю свой «бокал».

– За тебя! – он наклоняет длинный стакан к губам, и я вижу, как желтый «сок» течет в стеклянной прозрачной трубе к его голове и быстро исчезает внутри неё.
– За тебя! – тоже делаю большой глоток и обжигаю кипятком внутренности своей головы. Пакетик подплыл к губам и ошпарил их дополнительно.
– У-у-у! – оба одновременно шумно выдыхаем, как положено «после первой».
– Сейчас стол накрою, – Саныч пошел в коридор, где стоит холодильник.

Возвращается с тарелкой, на которой лежат пластики сыра и кружочки колбасы. Снова уходит и приносит три яблока и миску с конфетами.

– Порядок, – он вновь садится за стол напротив меня. И только теперь закусывает кусочком сыра.

И я разворачиваю фантик «на закусь».

Молчим. Хорошо нам. У меня закончился перелет из Тюмени в Ростов-на Дону, позади Таганрог, переход границы. Я опять в прифронтовом поселке Безымянный, опять в той самой комнате, где жил в январе 2017 года: на втором этаже одного из коттеджей бывшего заводского санатория «Александрия».

А у Виктора Александровича, отчество которого как нельзя лучше подходит к названию санатория, первые утренние минуты расслабухи – он привез меня от «ноля» на камуфляжной «Ниве», позади сорок километров по территории Донецкой республики. «Нолем» тут называют нейтральную полосу между пограничными пунктами пропуска. Ему рулить больше не надо и можно позволить себе стакан «сока».

Я еще в машине почувствовал, что трястись по дороге и вилять между дырами в асфальте – не самое приятное занятие для него в это утро, но старался тему похмелья не развивать.

– Некоторые дыры свежим асфальтом заделаны, значит, дорожные служба появилась, да? – обращал я его внимание на внешние факторы во время поездки.
– Да, появилась, – не очень красноречиво поддерживал он общение.
– У тебя «Нива» другая, а та, белая, ей всё, конец, да?
– Да. Кончили ей. Из неё дуршлаг сделали.

Помню, он прятал ту белую «Ниву» на окраине поселка Коминтерново, где проходила линия соприкосновения с позициями украинского батальона «Азов», чтобы её не было видно наблюдателям противника, но под минометный обстрел она все же попала несколько раз, и через дыры в боках и крыше еще два года назад можно было с водительского сидения разглядывать небо и окрестности.

Новая «Нива» была отнюдь не нова: внутри всё разломано и повсюду болтаются провода, а пассажирская дверь закрывалась на щеколду. Вот не вру: прикручена самая настоящая щеколда, такая, как в деревне на калитках раньше ставили. Садишься в машину, дверь рукой к кузову прижмешь, пальцем железяку двинешь – закрыто. Если надо открыть, железку пальцем обратно – выходи. Я быстро разобрался с «системой замка», у меня в детстве на воротах во дворе такая же была.

Сидим, курим. Саныч распахивает окно настежь. Хорошо, что я кроме пальто еще ничего не успел снять, но шапочки на голове уже нет и ботинок «соломон» на ногах тоже – по ногам дует, холодит, хотя на улице плюс четыре, можно сказать, весна, последние дни января. Здесь весна – в январе.

– Может, по очереди курить будем, тогда окно чуть прикроем, а то меня сдувает, – напоминаю Санычу, что я боюсь сквозняков.
– Воздуху мало, не хватает, лучше пальто накинь.
Ладно, потерплю. Докурили, проветрили.
– Окно прикроем? – спрашиваю.
– Пусть открытое будет.
– Так дыма же нет.
– Не в нем дело.
– А в чем?
– Сосуды. Шунтирование мне делали, сознание потерял, повезли в Донецк на обследование. Там и делали. Теперь всё нормально, но воздуха постоянно не хватает.

Больше я ни разу не просил его прикрыть окно. Надел вторые носки и свитер. Спал потом тоже с открытым окном.

Жилой номер у Саныча в «Александрии» – двухкомнатный. Его личные покои – в большой комнате, я в неё без приглашения не захожу вообще. А маленькая – «позиция» для гостей. Когда его друг детства Сережа приезжал и поступал тут на службу в армию, он тоже на позициях в маленькой комнате долгое время обитал. Но это было давно, до шунтирования, тогда еще ночью зимой Саныч мог спать с закрытым окном.

Виктор Саныч, Алик и Бухта

– Где Сережа, как он?
– Вернулся домой, под Красноярском бурильщиком работает. Фотки присылал: тайга, шашлыки. Пишет, что больше сотни тысяч в месяц зарабатывает.
– Неплохо.
– Конечно, неплохо. Здесь столько не заработаешь.
– Другие ребята как, живы?
– Кто?
– Командир полка.
– Утес? Жив. Утром докладывал ему перед тем, как за тобой поехать. Он по тебе в курсе.
– Разведчик Сема?
– Жив, разведкой руководит в полку.
– Ротные Белый и Боксер?
– Боксер уехал. Белый здесь, тоже утром созванивались.
– Алик, Бульба – саперы твои, как они?
– Бульба уехал. Алик здесь, с глазом, правда, у него проблема.
– Ранение?
– Подрыв. Глаз спасали, как могли, ко всем врачам возили. Сохранили, но зрение на один глаз – никакое.
– А Джордж, командир роты, у него как дела, я полгода назад читал на сайтах, что он во время минометного обстрела был тяжело ранен в ногу?
– Джордж комбатом стал – батальоном командует. Удивляюсь, как врачи смогли ему ногу сохранить. Разворотило её – ужас. Спасли, ходит. Улыбается, как всегда. Вот характер у человека, я бы, наверное, такое не вытерпел.
– Он, Саныч, моложе, он – молодой.
– Ну, так оно, – Саныч, который в молодости «вытерпел» два тяжелых ранения в Афгане, со мной согласился.
– Джордж, кстати, живет прямо над нами, – Саныч встал, подошел к окну, высунулся на полтуловища наружу и крикнул вверх: «Даша, Джордж дома?». Сверху прозвучал женский голос, но я не разобрал слов.
– В больницу поехал, нет его пока, – Саныч вернулся к столу.
– Даша – это супруга?
– Это не просто супруга, это – таких женщин больше нет.

Саныч приподнял стеклянный «сундучок» с виски и плеснул себе новую порцию. Я подкипятил по-быстрому чая. Выпили.

– Отвезли мы Джорджа в Донецк. Он – ну всё: огромная потеря крови, ноги, считай, нет, сознания тоже. Она за ним. Сняла квартиру и месяцами от него не отходила. И детей продолжала в школу водить, учить, задания на дом брать, если уроки пропущены. Сшили Джорджу сосуды на ноге, остатки костей скрепили, пришло время пересадки кожи делать. Она говорит врачу: берите кожу с меня. Врач ей: ваша кожа ему не поможет. Она: поможет, я его люблю. Тот: вы меня не понимаете, нужна кожа родственников, а вы биологически для него – никто. Она того доктора чуть не задушила у него же в кабинете. Потом поняла, о чем речь, извинилась. Приезжает сюда, рассказывает о Джордже, об операциях многочисленных и знаешь, расстроенная такая, мне говорит: «Представляете, Виктор Саныч, оказывается, я – никто». Вот так Дашу слово «никто» зацепило. На генном уровне супруга – не родственник, но что бы мы, мужики, делали, не будь у нас таких «никто».

Молчим, осмысливаем сказанное. Каждый что-то про своё и о своих в голове «катает». Саныч задумался глубже, чем я, поэтому появилось время осмотреться. На стенах те же самые две картины: на одной морские волны и чайки, на другой – чайки и морские волны. Нравятся, наверное, эти картины ему, он же начинал службу на Камчатке, потом на всех океанах побывал, правда, не как военный, а как любитель подводных прогулок. Знаток подводного мира Дальнего Востока и побережья Новой Зеландии. А поселок Безымянный – он же на краю Азовского моря, бывший курорт. Честно говоря, Витя считает Черное море – лужей, а Азовское море – каплей. Но волны и чайки – в ста метрах от окна. Горизонт морской: тонкая линия с чуть заметным изгибом, над которым плывут облака. Ни крыш, ни кустов, ни деревьев. Чистая линия.

– Летом приезжали отдыхающие? – спрашиваю.
– Полно. Представляешь, каждый день автобус ходил Донецк – Безымянное. Впервые. Я столько туристов никогда еще не видел.
– Мир возвращается?
– Что-то типа того.

Разглядываю дальше. Кровать заправлена красивым покрывалом, а раньше просто одеялом старым красного цвета прикрыто было. На батарее тряпочки сушатся, перчатки резиновые висят, ковер в центре комнаты появился, пол блестит, на нем ни одной крошки. А в прошлый раз пепел и крошки “располагались” по всей комнате ровным слоем, я даже пару раз брал в руки веник, чтобы хоть немного мусор по углам растолкать. Раковина сияет, на зеркале ни пылинки.

– Ты что, генеральную уборку делал? – опять задаю вопрос.
– Девчонок из хозчасти попросил, говорю им: ко мне друг приезжает, помогите прибраться. Они пылесос притащили, порошки всякие. Полдня тут возились – все отдраили. Потом за стол и бутылку на стол. Я им говорю: не буду, точно так же, как ты. А они: будешь. И не ошиблись.
– Слушай, Витя, а «Сталин» жив? Телефон тот, который голосом Сталина говорит?
– Жив.

И надо же, вот не первый раз у меня так: подумаю о ком-нибудь, что должен позвонить, и точно – именно этот человек и звонит.

От окна, где на подоконнике лежит мобильник, раздается знакомый мне голос, два года его не слышал:

– Дорогой товарищ, возьми, пожалуйста, трубку, Сталин просит.

Саныч берет трубку и отвечает «Сталину»:

– Да, здесь, вернулись, нормально.

Я, естественно, не понимаю, о ком речь, но уверен, что не обо мне. Когда разговор закончился, и Витя положил мобильник на подоконник, сижу, жду: захочет, введет меня в курс дела, не захочет, значит, не надо меня в него вводить.

– Гребля с плясками какая-то начинается, – говорит он, произнеся слово гребля без первых двух букв.
– По какому поводу?
– Группа моих ночью работала. Что-то у них там случилось. Просят завтра в штаб приехать и доложить.
– Так мы и так в штабе находимся, куда тут ехать докладывать?
– В Новоазовск, там теперь штаб. Начштаба звонил.
– Это же двадцать километров отсюда…
– Два года назад, 9 мая, нас здесь расхерачили, пара снарядов прямо в штаб попали. Как тогда перенесли, так там и остался. Формально, а по жизни – здесь всё решаем.
– Поздравили, получается, вас тут?
– Поздравили. Никого, правда, не зацепили, но мы тут хорошо побегали в честь праздника.

Только он закончил свою фразу, как от окна опять просьба зазвучала: «Дорогой товарищ, возьми, пожалуйста, трубку…».

– Да, здесь. Где-где, в «Александрии» я, в «А-лек-сан-дри-и», – на повышенных тонах повторил он кому-то. Потом опять односложно: нормально, нормально, нормально….

В голосе у Вити появились нотки раздражения. После окончания разговора он бросил мобильник на подоконник.

– Всё нормально, Витя? – я начал тревожиться.
– Да ни хрена не нормально. Жопа. На нашем участке патруль ОБСЕ торчит. Из штаба корпуса звонили, моя группа стрельбу устроила.
Витя нащупал, не глядя, одной рукой «Сталина», поднес его к глазам и сам стал жать на кнопки телефона:
– Ваня, докладывай еще раз, что у вас там случилось?
Пауза, он слушает доклад.
– Так, Ваня, иди к черту. Что у вас там случилось?
Пауза, слушает.
– Ваня, иди к черту. Скажи по-человечески, что произошло?
Слушает.
– Все живы?
Пауза.
– Спасибо, Ваня.

Вижу, Витя как бы успокоился. Догадываюсь, что разговаривал он с командиром роты саперов. Я был в 2017 году в этом подразделении, хозяйственный такой командир: оружейка, столовая, баня – всё для солдат было сделано по-человечески, добротно, уютно и на первое в обед аж два вида супа, а котлета размером – почти что с миску величиной.

– На той стороне гребля с плясками случилась или на нашей? – спрашиваю осторожно, потому как не шпион и не охочусь за военными тайнами.
– На нейтральной. Он мне никогда не врет. Перестрелка была. Мои ребята выполняли задание, их заметили. Все целы. Что они там в штабах так всполошились? Каждого выстрела ссат – перемирие. Нам стрелять нельзя. По нам – можно.
Витя взял в руку стеклянный «сундучок». Выпил, не дожидаясь, когда я следующую порцию чая замохорю.
– Ты на границе кому-нибудь что-нибудь говорил? – спросил он меня и как-то чересчур прямо стал смотреть мне в глаза.
– Ничего не говорил, только на вопросы отвечал.
– На какие?
– С какой целью пересекаете границу.
– И что ты ответил? – Витя не отводил от меня взгляда.
– В гости.
– К кому в гости, не говорил?
– Нет. Меня и не спросили, к кому. А к чему этот допрос, Витя, меня разве кто-то из звонивших упомянул?
– Тебя – нет, но это из штаба корпуса был звонок, из Донецка.
– Интересуются греблей?
– Сам не пойму. Им все и всё уже доложили. Зачем-то именно меня ищут. Где я, с кем я. Я подумал, может, тебя за кого-то приняли.
– За генерала? Есть в России генералы с такой бородой, как у меня?
– Есть, – Витя усмехнулся, – в России всё есть.

Время быстро добежало до обеда. Я ткнул пальцем в кусок мяса на столе, сверху он уже стал мягким.

– Есть хочешь? – заметил Витя мое движение.
– Не особенно, но пока сварится, еще час пройдет.
– Варить буду я, – определил Витя, кто сегодня командует на кухне, – а пока возьми чего-нибудь из холодильника, я для тебя всё купил.

Ладно, мясо можно отодвинуть подальше от рук на столе. Зная, что Витя включает плитку примерно раз в неделю, суп мы будем есть еще не скоро. Он и раньше никогда не ходил в столовую и редко закупал продукты в магазине. А сейчас ему врачи посоветовали срочно сбросить килограммов двадцать веса – сброшу-ка и я пару килограммов.

Из окна послышались детские голоса, причем, много и разных: как-будто в детском саде группа на прогулку вышла. Раньше я тут никогда не слышал детских голосов и никаких детей не видел. Откуда детишки? – подхожу к окну. Девочки и мальчики школьного возраста, девочки и мальчики детсадовского, кто на роликах, кто на самокатах, один малыш на крохотном велосипеде, вижу – и мамаша с коляской тут же.

– Витя, у вас что, в «Александрии» детский сад открыли?
– Это наши, – он тоже встает и походит к окну, – семьи офицеров. Видишь, девочки две – это Утеса. У его супруги теперь такая военная обязанность: утром всех детей в школу отвезти, в обед из школы. Значит, уроки кончились, привезла, пообедали и высыпали все на улицу. Парнишку вон того видишь, это Никита, сын Джорджа, необыкновенный мальчишка. Садись, про Никиту расскажу.

Мы возвращаемся за стол, шевелим «сундук», колбаску и конфетку.

– В прошлом году на 9 мая администрация поселка решила школьный праздник подготовить: песни, художественные номера, спортивные соревнования. Гляжу, все на репетиции, а Никита один тут гуляет. Я подхожу к нему: ты почему не на репетиции? А меня не взяли. Почему не взяли? Я ничего не умею, он мне отвечает. Но такого не может быть, чтобы ребенок совсем ничего не умел. Скажи мне, Никита, говорю ему, что ты можешь сделать такое, что никто не сможет? Только на турнике подтягиваться. Сколько раз подтягиваешься? Триста раз. Сколько-сколько, Никита? Триста раз. Я его за руки и к директору школы: вот, мол, отличный номер для спортивного праздника.
И что ты думаешь, он же главным героем праздника стал. Представляешь, сотня родителей, учителя, солдаты, дети, и вот выступает Никита. Подтягивается на турнике ровно триста раз, все хлопают. Глава поселка спрашивает у него: а еще можешь? Никита говорит: соку дайте попить. Дали. Он опять подтягивается, мы со счету сбились. Дети считали хором, чуть не до ста насчитали. Герой! Я к Джорджу: ты где его так натренировал? Дома. Ну, над нами, вон там, над потолком, – Витя показал пальцем вверх.

Забавный, конечно, случай, но я сразу подумал: 9 мая 2017 года – обстрел «Александрии». 9 мая 2018 года – детский школьный праздник. Неужели за год так сильно поменялась психология родителей в прифронтовом поселке? Ведь, опасность нового обстрела все равно и была, и есть.

“Подарок” на 9 мая 2017 года

– Школа – не штаб, – объяснил мне Витя, когда я заговорил об опасности подобных детских мероприятий, – в школе дети общие, и военных, и не военных, и тех, кто пророссийский, и тех, кто против нас. Школу не тронут, не та уже война. Это вообще, не война. Над нами украинских беспилотников летает больше, чем воробьев. Ну и что? Чтоб ты знал, отсюда люди за покупками ездят в украинский Мариуполь. Да, ходит автобус. Кто-то и в поликлиники туда ездит, кто-то за пенсией. На позициях Алик, Бухта, другие парни. Помнишь Бухту?
– Нет.
– Его ранили до твоего приезда. Так вот, Бухта после ранения вернулся, и он не один такой. В автобусах одни, а на позициях другие. Мы, уставшие отступать.
– Вы разве отступили? Линия позиций изменилась? Где, в каком месте?
– Это выражение такое, оно о нас – уставшие отступать. Понимаешь, в 15-м году я на что-то надеялся, не только я, все мои ребята тоже, вообще, все в полку. В 16-м еще надеялись. В 17-м уже почти не надеялись. А теперь – тупик. Надеяться больше не на что. Помнишь, мы с тобой по дуге около Саханки носились два года назад?
– Где ты меня просил наблюдать, не летит ли к машине «красный огонек»?
– Да. Так больше я по ней не езжу: снайперы всю дугу насквозь простреливают. Окопы там же, где и были, позиции там же, но мы теперь – уставшие отступать.
– Скорее, просто уставшие. Два года ни туда, ни сюда. Но это же хорошо, Витя, это же почти мир.
– Не зли меня, – мой собеседник воспринимал слово мир совсем не так, как я. В голосе Вити не было розового благодушия.
– Мы всю осень несли самые большие потери по фронту от огня их снайперов. Каждый день. В декабре они наступление готовили, ну, мы думали, начинайте, посмотрим, кто где будет стоять после вашего наступления. 14 декабря слышим – наступления не будет, перемирие, наверху между собой о чем-то вась-вась, а мы – продолжайте сидеть, где сидели. И чтобы тихо было, и чтобы ни одного выстрела.
– Действительно, Витя, целый день окно открыто, а я не слышал ни одного артиллерийского выстрела. Ниоткуда, ни с какой стороны.
– Запрещено совсем от слова совсем, – он этой фразой подчеркнул, что артиллерия действительно перестала применяться даже с дальних секретных позиций.
– И автомат у тебя из коридора исчез…, – вспомнил я, что не увидел оружия в привычном месте.
– Ага, и пистолет скоро исчезнет. Да я и так его уже с собой не беру. Тут комедия вместо войны начинается. Смотрят мои ребята, вэсэушники ходят по своему полю в открытую, даже не прячутся. Что делать, стрелять в них или не стрелять. Потом бац, у них один подрыв, другой. На своих же минах подорвались. Мне ребята докладывают: уносят смельчаков. И стрелять не понадобилось.
Другой случай. Идет по дороге вооруженный солдат с той стороны. Странно так идет, от колеи к колее качается. Смотрим, что он собирается делать. Автомат за спиной болтается. Он подходит и метров за пятьдесят кричит: «Я пришел вас убивати!». Мы поняли: он пьяный в стельку.
– Ну?
– Что, ну?
– Дальше что тот солдат делал?
– Подошел и гутарить начал. Сдали его в комендатуру и всё, не знаю, что он там дальше делал.
– Перемирие, – подвел я итог рассказу об этом случае.
– Алкоголь – яд, – Витя сделал свое заключение и посмотрел, сколько «яда» осталось в плоской бутылке.

Там было меньше половины. Он сделал глоток и продолжил:

– Я тебе не дорассказал про этого, который нас убивать приходил. Нам пришлось рапорты писать, при каких обстоятельствах мы пленили военнослужащего украинской армии. Типа, где и как «языка» брали. Он-то ничего не помнил или сделал вид, что не помнит. Я, мол, был в карауле и оказался в плену. Оглушили, утащили. Ребята мне говорят, надо было застрелить его, когда он кричал, что убивать пришел. Он же с оружием был, легко объяснить, почему открыли огонь. Я ребятам говорю, что пленных не расстреливают. Я никогда никого не расстреливал, даже в Афгане, даже когда ловили того, кто фугас поставил, и наш БТР подорвался. Короче, написали десять объяснительных.

– Понял, какая сейчас война? С объяснительными.

Слушаю Витю, не перебивая и без уточняющих вопросов.

– И россиянские командиры стали приезжать – их сюда, наверное, за проступки или за преступление какие-то в качестве наказания посылают, чтобы из армии не увольнять. Вообще никакие. А тут с полгодика посидят в штабах, типа в зоне боевых действий побывали, возвращаются героями. Какие боевые действия? Праздник спортивный у школы провели? Им же на «передке» запрещено появляться, да у них и желания нет. Отсидеться и назад – вот и всё желание.

– Один мне тут начал заявлять, что мы сами живем в санатории. Я ему говорю: слушай, командир, я уже трупов наших ребят видел больше, чем у тебя выслуги лет. Ты отчет посмотри о нашей работе. Он: какой отчет? Я ему дал. Замолк сразу.

– Какой отчет? – я задал этот же вопрос.
– На холодильнике бумаги лежат, принеси их сюда.

Приношу шесть листов. На каждом по установленной форме цифры и координаты.

– Графу «итого» найди, – советует мне Витя.

Нахожу, читаю вслух: «Итого: противопехотных мин – 4700 штук, противотанковых – 5600 штук».

– А каждая противотанковая весит 9 килограммов, и её надо тащить ночью ползком. Заметят, обстреляют. И так ночь за ночью. Вот он бы в этом санатории побывал., – прокомментировал Витя моё чтение вслух.

Цифры в отчете шокируют.

– Витя, – говорю, – это же всё лежит теперь в земле…
– Да, это – ужас, – он понял, о чем я подумал но говорить продолжал о своем наболевшем:
– Другой прилетает. Молодой, мне в сыновья годится, и обращается ко мне на ты. Ты что тут за семейственность развел, у тебя старшина в роте – жена сапера. Старшинами жен своих ставите, скоро жен комбатами сделаете. Я ему говорю: сынок, во-первых, я в два раза старше тебя. Во-вторых, ты об этой жене хоть что-нибудь знаешь? Нет, отвечает. Так знай, эта жена под Дебальцево на себе раненных вытаскивала, она два десятка ребят спасла, она каждую банку сгущенки, если останется, детям в Красноармеском отдает, её все жители знают и уважают.

– Лена? – вспоминаю я девушку, которую видел в поселке Красноармейский.
– Лена, жена Алика. Тут этот россиянин затих и ко мне вообще больше не подходил. Потом его обратно отправили.

Алик и старшина Лена

– Один только в последнее время у нас был нормальный, он сразу из Сирии к нам. Запрещено, не запрещено, поехали, говорит мне, на позиции, хочу своими глазами обстановку увидеть. Выбрались мы в одном месте в зону прямой видимости. Сколько метров до их позиций? – спрашивает. 400 метров. А что там за поселок вдали виднеется? Широкино, говорю, оно было нашим, но мы его отдали по Минским соглашениям. А где наши самые передовые позиции? – опять меня спрашивает. В семидесяти метрах от противника вон на том холмике. Простреливаются все позиции – говорит. Какие винтовки у снайперов противника? – еще вопрос у него. Американские с дальностью прицельной стрельбы три километра, отвечаю. И человеку всё стало ясно. Обстановка на карте – одна картина, а лежа посреди ровного поля – картина становится гораздо понятней.

– Поэтому ваши снайперы по-прежнему постоянно выходят на работу. Для них война продолжается?
– Для них, да. А вот, кажется, их машина пришла, – он выглянул в окно. – Точно, снайперы с войны вернулись.

Подхожу к окну, внизу из кузова грузовой машины с тентом выпрыгивают на брусчатку санатория солдаты с оружием. Их пятеро, молоденькие, но один, долговязый сутулый и с седой щетиной – ему далеко за сорок. Именно у него винтовка с длинным стволом, укутанным в толстый маскировочный чехол. Он и из машины не прыгнул, а с трудом спустился, держась рукой за железный борт.

На ногах у всех сапоги, от которых на брусчатку отваливаются комки грязи. У сутулого снайпера на ремешках висит сзади утепленная сидушка, чтобы не на мокрой холодной земле сидеть часами в ожидании “цели”.

К приехавшей снайперской группе подходят люди из штаба, но каких-либо слов об удачной «охоте» я не слышал. В душе почувствовал, что не хотел бы их слышать и не обрадовался бы им.

Витя никак не отреагировал на приезд группы: не здоровался с ними из окна, как он часто делает, когда видит знакомых внизу, не махал им рукой. Может, он никого из них не знает, хотя живет рядом с их коттеджем. Тут много тех, кто не спешит знакомиться, и Витя к этому давно привык.

Он «заходил» сюда в 2014 году с группой «Вымпел». И штурмовал Широкино. И знал в группе только одного бойца, того, который служил когда-то в его роте в Афгане.

Часа через два я вновь увидел сутулого снайпера во дворике санатория. Он был в обычной повседневной военной форме, в туфлях, побрит, причесан. Выглядел моложавым дядечкой, как многие другие. Ни за что не догадаешься, где и кем он «работал» несколько часов назад.

– А где тот командир, который из Сирии, здесь, в Донецке, в Ростове? – вспомнил я, на ком Витя остановил свой рассказ.
– Не знаю, обратно в Сирию уехал, наверное. Теперь только там толковые нужны. Я у него интересовался, кем он там служил. А, говорит, на всех должностях поработал: и корректировщиком артогня был, и разведчиком, и сапером, и гуманитарную помощь развозил. Толковый, одним словом. Я как-нибудь возьму и позвоню Шойгу, спрошу: вы кого нам присылаете в советники, отбросы армии?

– Прямо отсюда позвонишь?
– Да хоть откуда.
– Не ему надо звонить.
– А кому?
– Главнокомандующему.
– И ему могу.
– А где у тебя «вертушка»?
– Вон, – Витя кивнул в сторону «Сталина» на подоконнике.
– И главнокомандующий возьмет трубку?
– Брал уже однажды.
– Да ну, – я заулыбался, – товарищ главнокомандующий, возьми, пожалуйста, трубку, Витя просит.
– Примерно, так, – Витя, однако, сказал это без улыбки на губах.
– Правда, звонил?
– Звонил, но в Москве. 10 мая. Меня пригласил в гости человек, который жил в одной комнате с главнокомандующим, когда тот студентом был. Праздник, мы со встречи наших афганских однополчан приехали, он хотел мне подарок сделать: хочешь поговорить с президентом? Давай, отвечаю, поговорю. Он набрал у себя цифры, поздоровался, обменялся несколькими фразами, а потом сказал, что такой-то у него в гостях и хочет сказать пару слов. Трубку мне подает, говори. Я приветствую: здравия желаю, государь! Он спрашивает: это что, шутка? Я ему: нет, не шутка. Государством управляет государь. Он попросил передать трубку своему другу. Я передал, тот выслушал, отключил связь и говорит мне: всё, сегодня больше никому звонить не будем. Но код попросил запомнить и звонить ему, если вдруг сильно понадобится. А он передаст главнокомандующему.

– Это что, Витя, шутка?
– Про государя?
– Про звонок.
– Как было, так тебе и рассказываю. А что, я не прав? Государством кто управляет? Государством управляет государь.

Я больше про эту историю ничего у Вити спрашивать не стал. И про того, кто управляет, тоже.

За окном стемнело, как быстро пролетел день. И совершенно точно хочется посмотреть, что есть у Вити в холодильнике. Пакетик петрушки, огурцы, помидоры, яблоки. Это не то. Что ниже? Тушенка – это то.

И мы поужинали тушенкой с луком и хлебом. На банке было написано крупными буквами «Не для продажи». В Балашихе изготовили, дата: ноябрь 2018 года. Свежайшая и великолепного качества. Как бывало раньше: всё лучшее – фронту.

У меня знакомый паренек в январе присягу принимал. Часть у него под Кировом. На присягу мать и бабушка ездили. Вернулись, рассказали, что паренек в армии еще ни разу ничего мясного не ел. Может, там, у новобранцев, в кашу и замешивали тушенку, одну банку на всю роту, но он, разумеется, этого не заметил. А мы на двоих банку умяли. Заметно. Меня ко сну стало клонить.

– Когда отбой, Витя?
Витя приподнял пустую бутылку и сказал:
– Сходишь?
– Завтра же в штаб вызывают.
– Не зли меня.
– Схожу.

Часовой выпустил меня из ограды «Александрии», ни о чем не спрашивая. В поселке – прифронтовая темнота. Фонарей нет, людей нет, магазины закрылись еще в семь вечера. Куда идти? На трассу Новоазовск – Донецк, там машины проезжают, там подскажут.

Вернулся минут через сорок. Часовой задал вопрос: «У Виктора Саныча всё в порядке?». Я ответил: «Почти».

Подхожу к двери коттеджа, около неё стоит женщина и курит. Показываю, что мне надо пройти в дверь. Женщина пропускает меня. Открываю дверь, в комнате дети играют на полу. Куда я попал? Заблудился. Женщина показывает мне ладошкой – вам туда. Я не с той стороны зашел.

Пока снимал пальто и «соломоны», Витя меня ругал за то, что я «пропал».

– Больше так не делай! – грозно кричит он на меня.
– Не буду. А что за женщина живет в комнате с другой стороны коттеджа?
– Она не живет, она дежурит. Её сестра попросила побыть с детьми, у нее роды начались, её в больницу муж повез.
– Муж – штабной?
– Командир взвода огнеметчиков.
– И такой взвод есть?
– Есть, в России всё есть.

Как тут всё близко: и огнеметы, и роды. За каждой дверью война и жизнь вперемешку.

Поставил я добытую бутылку на стол, но крышку откручивать не стал.

– Будем бороться, – сказал Витя и открутил её сам.

В этот самый момент в нашу дверь постучали.

– Ты дверь закрыл? – спросил Витя.
– Нет.
– Скажи, пусть заходят.

Зашел офицер в накинутом на плечи бушлате, без головного убора, в тапочках.

– Виктор Саныч, я к вам.
– Слушаю.
– Можно я у вас окно закрою и шторы сдвину.
– А что случилось?
– За вами должны приехать.
– Кто?
– Из комендантского полка.
– Пошли они к черту.
– Они то пойдут, но окно давайте закроем, – и офицер сам закрыл фрамугу и сдвинул плотные шторы.

Когда он уходил, шепнул мне в дверях: закройтесь и никого не впускайте, даже если стучать будут. Хорошо?
– Хорошо, прошептал я.

И сразу к Вите:

– Шухер начинается. С плясками. Тут прослушка есть?
– Есть, в России…
– Понятно, перебил я его. Витя, отбой!

Большой грузный человек моего возраста послушался этой команды, как новобранец приказа ротного дневального. Через несколько секунд он тихо отдыхал в своей комнате.

Больше ничего не помню: сам заснул раньше, чем прикоснулся к простыням.

(Продолжение последует)

Виктор ЕГОРОВ

Развитие событий

19.02.2019 Этот материал
4 дня спустя "Александрия"
6 дней спустя "Александрия"