Писательские байки

На кону – год литературы. В среде творческих людей самые невероятные сюжеты обретают жизнь в виде рассказов, повестей и романов. Но и  писатели порой становятся героями историй, достойных быть запечатленными на бумаге.

«ЗАЧЕМ ЖЕ ТЫ РУКИ НЕ ПОДАЛ МНЕ?»

Казалось бы, ну что за пустяки – стихи! Безделушки, баловство, развлечение для праздного ума… Но иногда они способны повлиять на судьбу  автора и не только автора.

В 1994 году мы с поэтом Сергеем Горбуновым были участниками Первого всероссийского совещания молодых писателей. Один эпизод нашего московского пребывания запомнился надолго. Поднимались мы  по лестнице писательского особняка на Комсомольском проспекте, преодолели, задыхаясь, последнюю ступеньку и оказались перед громадным человеком, стоящим немного в стороне на площадке – просто великаном, этаким образцом московских вахтеров.  Серега, едва живой после бурной бессонной ночи, проведенной в общежитии Литературного института, ткнулся великану головой в грудь, отпрянул, поднял глаза и остолбенел.

 – Кузнецов! – задохнувшись от неожиданности, почти неслышно прохрипел он мне.

Я глянул и –  о Боже! – на меня смотрело постаревшее, но то самое, знакомое мне со студенческих лет лицо. Юрий Кузнецов!  Стихи его читал с конца семидесятых, когда стали появляться первые сборники поэта. В них были не стихи, нет – отдельные строки такого удивительно чистого звона, какой был разве что у Лермонтова да Тютчева. Как ждали мы от  него прорыва в вечность, как верили, что на наших глазах родится гений!

Лицо было почти  то же самое, но всё остальное оказалось совсем неожиданным: большая лошадиная голова, как-то вкось посаженная на нескладное, как у баскетболиста, массивное туловище, длиннющие руки с ладонями-веслами. Внешность поэта была так далека от изящной словесности, что свести его облик с его стихами казалось, на первый взгляд, немыслимым.

Серега от растерянности протянул классику нелепо согнутую в кисти, поднятую на уровень  подбородка вялую руку. Кузнецов посмотрел на него с высоты своего громадного роста и по-отечески изрек: «Иди, проспись!» Ошарашенные встречей, мы поплелись на семинарское занятие.

История эта имела, однако, продолжение.  С радостными последствиями, но только не для Сереги. В 1995 году он выпустил сборник «До ближней звезды», где поместил стихотворение, посвященное Юрию Кузнецову, написанное как отклик на недавние события. Сборник этот в Союзе писателей попал к Абдулину Махмуту из Надыма и благополучно перекочевал на север, на Ямал. На одну из конференций в Салехард северяне пригласили редакцию журнала «Наш современник», где среди прочих был и Юрий Кузнецов.

Во время праздничного застолья Махмут, оказавшись рядом с именитым поэтом, желая сделать ему приятное, по простоте душевной  вытащил книжечку и объявил, что хочет прочитать стихотворение, посвященное Юрию Кузнецову. И гости, и хозяева вежливо замолчали, ожидая услышать очередную филиппику в адрес поэта. Но уже с первых строк  в зале повисла и зазвенела тишина.

Зачем же ты руки не подал мне,

Российский гений – гению подъезда,

В котором я живу от съезда к съезду,

Когда съезжаю с крыши на коне?

Теперь тебе я буду страшно мстить,

Безумные вынашивая планы,

И по судам ходить за ручку с мамой,

Чтобы ущерб моральный возместить.

Зачем же ты руки не подал мне?

Ты тоже там, в столице, на коне,

Но нет там поэтических турниров,

Как и по  всей коммерческой стране.

Зачем же ты руки не подал мне?

Лишь тень и волк, и Пушкин промелькнут –

Ты поведешь меня на страшный суд,

На страшный суд районного масштаба,

Где судьи заблудившихся пасут,

Как Бог пасет свое земное стадо.

Они меня, конечно, разорвут.

И скажет мама: «так тебе и надо».

«Зачем же ты руки не подал мне?» –

Прошелестит душа моя из ада.

Стихотворение, конечно, шутливое, игровое, совсем не злое, но сидит в нем, как заноза, вроде бы и несерьезная, совсем микроскопическая, но ощутимая обида. Обида маленького человека на кумира, не пожелавшего  подать руки своему почитателю. Хотя, если быть честным до конца, я б и сам тогда на месте Кузнецова Сереге руки не подал.

После чтения возникла напряженная пауза. Юрий Поликарпович, помолчав, покачал  головой и грустно произнес:

– Да-а, наверно, я был пьян…Это ты написал?

– Нет,– ответил Махмут. – Сергей Горбунов из Тюмени.

– А ты кто?

– Я Абдулин Махмут, – не растерялся надымчанин.– Псевдоним – Габдель Махмут. Мои книги уже год лежат в Приемной комиссии в Москве.

– Ну, считай, что ты уже в Союзе, – сказал Юрий Поликарпович и протянул Махмуту руку.

 Слово он свое сдержал: буквально на следующем заседании Приемной комиссии книги Габдель Махмута были рассмотрены, и он получил долгожданный билет члена Союза писателей России. Для Сергея же Горбунова этот  миг наступил гораздо позднее.

НАШЛА  КОСА НА КАМЕНЬ

Анатолий Иванович Васильев в добрые старые времена был известным тюменским острословом. Многие его эпиграммы, как перекати-поле,  гуляли по городу, да и за его пределами тоже. Они нигде не печатались, но были хорошо известны среди пишущей братии.

Приехав в Тюмень в конце шестидесятых – «для дальнейшего прохождения воинской службы», Анатолий Иванович, тогда еще бравый старлей,  был приятно поражен городским ландшафтом. Пробираясь из общежития в мединститут (расстояние – метров пятьдесят), он умудрился в сапогах утонуть в огромной луже, скрывшей после  обильного ливня все подходы к работе. Даже на фоне военных поселений в непроходимой тайге   тюменские грязи впечатляли. Тогда он и написал своё знаменитое:

Да, господа, не слабо!

Тяжек с похмелья день.

Рядом валяется баба,

Грязная, как Тюмень.

Не завожу знакомства –

Между нами черта.

Всё-таки я из Омска,

Всё-таки не чета…

Правда, поэт, имевший к тому времени уже несколько сборников стихов, родом из Ишима – в Омске Васильев только учился, но город этот стал ему за время учебы настолько близким, что он до сих пор считает его родным.

Как-то Анатолию Ивановичу попала  в руки поэтическая книга другого известного Анатолия – Марласова, тогда еще директора областной научной библиотеки. Эпиграмма созрела мгновенно:

Прочитав Марласова –

Сразу не выбрасывай!

(У него такой прикид –

Выставлять не всё на вид).

Не убоявшись грозного адресата, Анатолий Иванович стал читать её в поэтических компаниях. Тюмень – город маленький. Четверостишье почти мгновенно долетело до сановного пиита. Особенно резанула рифма: Марласова – выбрасывай. Неслучайно популярность набрал более облегчённый вариант: «Прочитал Марласова – сразу же выбрасывай!». Анатолий Михайлович юмор оценил, скрежетнул зубами, но  капитулировать не собирался. На то он и из славного греческого рода Марулиди, еще один представитель которого создал самую известную российскую пирамиду – МММ.

Анатолий Михайлович мобилизовал всё своё вдохновение, стал думать, как бы, не ударив  в грязь лицом, достойно ответить. А в это время увидел свет исторический роман Анатолия Ивановича «Прошу тебя, Государь». Родилось:

Прочитав Васильева,

Сразу станешь в позу –

Лучше уж Марласова,

Чем такую прозу.

Историю эту Анатолий Михайлович с удовольствием рассказывает в застолье. Напротив сидит Анатолий Иванович и, улыбаясь, слушает. Почему? Потому что люди, посвятившие всю свою жизнь служению литературе, забывают о себе и искренно радуются рождению слова. Пусть и желчного, жалящего, но остроумного, меткого, словно залетевшего в наш постный век из пушкинской эпохи.

НЕ В КОНЯ КОРМ

Сургутского поэта Сергея Сметанина в детстве долго и упорно учили игре на баяне. Что из этого вышло – про то наш рассказ.

– Ну, сынок, сделаем мы из тебя Паганини! – сказал отец, и взгляд его добрых и умных глаз не предвещал ничего из того, что было дальше.

Дело происходило на семейном совете в присутствии новенького блестящего чёрного красавца-баяна с мягкими кожаными ремешками, выписанного по почте и накануне полученного.

Девятилетний Серёжа к этому времени уже умел, не глядя на клавиши, бойко и задиристо наигрывать одной рукой «маленькую польку», чем изумил и привёл в восторг всё семейство. Выбор был сделан. Окончательно и бесповоротно.

– Для начала будешь заниматься по два часа в день. Для начала, а там как пойдет – посмотрим. Раз в неделю будем ездить в Стерлитамак к учителю. Есть там один  баянист, слабовидящий, – он тебя научит нотам и прочей премудрости. Я уже договорился, – продолжал отец, не в силах сдержать улыбку перед открывающимися перспективами. – И хотя Паганини начал раньше: девяти лет он уже выступил с  оглушительным успехом в своем первом концерте в Генуе,  но какие наши годы! – ласково потрепав сына по голове, закончил он.

Так начались для мальчика ежедневные музыкальные страдания. Не сразу,  конечно, страдания. Поначалу и баян нравился, нравилось, как покорные твоим пальцам рождаются в нём сладкие мелодии,   и езда на мотоцикле с ветерком, и баянист Аркадий Петрович, тихо и неспешно объясняющий музыкальную грамоту.

Корабль семейной мечты дал трещину на первом концерте, когда Сергею исполнилось десять лет. Вместо оглушительного успеха пришли первые душевные страдания. Серёжа выступал перед передовиками производства в Доме культуры на праздничном концерте, посвященном Дню борозды. Выучил назубок отрывок из «Лебединого озера», играл его много раз, даже в полной темноте репетировал, чтоб развить память в пальцах. Вроде, всё предусмотрел – ошибки  не должно было быть.

Но как только вышел на сцену, увидел огромный, гудящий, полный праздничного народа зал, растерялся. Грудь предательски сжало, в ушах зазвенело, руки и ноги сделались деревянными и непослушными. Кое-как сел на стул, кое-как начал играть. Волнение потихоньку утихало. Но сидящие в первом ряду школьные приятели Мишка, Колька и Сашка, как по команде, стали под музыку кривляться, корчить рожи, скалиться и показывать на него пальцами. Серёжа был мальчик мнительный и принял всё близко к сердцу. Комок подкатил к горлу, захотелось заплакать. Несколько раз ошибся. Хотя вряд ли кто это заметил, но главное, что заметил сам.

После этого выступления ежедневные занятия продолжались  ещё несколько лет. Но с каждым днём всё тяжелее и тяжелей было заставить себя взять в руки баян и начать играть. Судьба Никколо Паганини, в детстве принуждаемого суровым отцом упражняться в игре на скрипке по шесть часов в день, внушала мальчику глубокое отвращение.

Чтение – вот что его по-настоящему увлекло, будоражило душу и воображение.  Слава Богу, читать в свободное время никто не запрещал. Библиотеки в доме, правда, не было – можно ли считать библиотекой небольшой стеклянный  шкаф, в котором вповалку лежали том пьес А.Н. Островского, книга Жюля Верна, сказки на немецком языке, Твардовский, пушкинский «Дубровский» да кипа пособий и справочников по ветеринарии? Хотя в углу комнаты стояла еще этажерка, где одна полочка  была заставлена детской литературой из серии «Моя первая книжка». Но разве разгуляешься в этом?!

Приходилось брать «почитать» – у приятелей, в совхозной библиотеке, в школе – везде, где можно. Поглощалось всё, написанное буквами. Делались попытки читать английские тексты из случайно найденного учебника, изучались рецепты из книги «Домоводство», советы дачникам из «Плодоводства и огородничества», запретные номера «Акушерства и гинекологии». Отрывной календарь просматривался целиком и по отдельным листочкам, с начала до конца и в обратном порядке.  Прочитывались газеты «Пионерская правда» и «Правда», журналы «Мурзилка», «Молодежная эстрада», «Новое время», различные «Блокноты Агитатора», памятки, инструкции, учебники на год вперед.

Даже игру на баяне Сергей умудрялся совмещать с чтением. Поставив инструмент на левое колено, правое он использовал как подставку для книги, слегка прижимая её к столу снизу, чтобы развернутые листы не захлопывались. Пальцы сами бегали по грифу баяна, повторяя накрепко разученные арпеджио, в то время как глаза жадно впивались в желанные строчки.

– Прямо скажу, радости музыкальное образование принесло мне мало, – говорит Сергей. – Не в коня корм. Но зато в душе осталось место для другой любви – к литературе, к печатному слову. В чём величие книги и в чём её превосходство над другими источниками информации? В том,  что мысли и чувства, некогда, может, даже тысячелетия назад, доверенные бумажному листу, возрождаются, как феникс, всякий раз, как только человек берёт книгу в руки и начинает читать. В каждом из нас они вспыхивают по-своему, на особинку расцвеченные фантазией и воображением. И так будет бесконечно, пока на земле не исчезнут люди, способные соединять буквы в слова, словами распутывая узорную вязь повествования.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО