ПИСАТЕЛЬСКИЕ БАЙКИ
Было это в достославные перестроечные времена, в кои нам выпало жить – миновать их не представлялось никакой возможности.
Тогда Тюменское отделение Союза писателей России занимало второй этаж старинного особняка на Осипенко,19, под самый занавес СССР реставрированного на средства, обильно собранные кудесниками пера. Хотя в те годы бюджетами никто не хвастался, но на аренду, содержание дома и какое-никакое функционирование организации деньги выделялись. Деньги-то смешные, но была возможность работать и получать небольшую зарплату ответственному секретарю, бухгалтеру и литературному консультанту.
Достойным завершением финансового года был проводившийся в декабре областной семинар молодых писателей. На него стекались и с юга, и с севера начинающие прозаики и поэты, критики и краеведы, а также прибывали все действительные члены организации. Событие было шумное, праздничное, с восторгами и со слезами, с криками и беготнёй. Надо же – целый дом людей, говорящих только о литературе! Где ещё пишущему человеку из провинции увидеть такое?
На втором этаже – не протолкнуться. Во время перерывов на лестнице – дым коромыслом, ведутся беседы, вспыхивают споры, незнакомые знакомятся, а знакомые встречаются. Страсти – похлеще, чем в телевизионных сериалах!
Тот самый дом на ул. Осипенко, 19
После двух дней семинаров финальным аккордом – писательское собрание. Вот уж где было разгуляться мастерам слова! Буквально из ничего, из папиросного пепла, можно сказать, вспыхивали такие словесные битвы, что хребты трещали и уши в трубочку сворачивались. Каких только слов в запальчивости не произнесено! Каких обвинений не брошено! И не куда-нибудь, а прямо в лицо. Бедную правду-матку резали так, что у неё, горемычной, и кровушки-то не оставалось. А делов-то – никак тришкин кафтан поделить не могли, хотя понимали: поровну – никому ничего не достанется, но уступать не хотелось.
После собрания обычно случался банкет. Начинали его вновь принятые члены организации, а продолжали уж всем миром – кто, сколько и как может. До тех пор, пока разгорячённые собранием сердца не угомонятся. В памяти надолго оставалось тепло от этих встреч, и не от выпитого, а от особой атмосферы духовной близости и единения. Но иногда случались и недоразумения.
Назовем наших героев писатель С и писатель С’.
Писатель С – поэт, натура цельная, мужественная, суровая. Невысокий коренастый крепыш, словно с похмелья сварганенный угрюмым сварщиком из арматуры – без фантазии и излишеств, но намертво, со стальными клешнями вместо рук. Большую часть жизни провёл он за баранкой тяжелых грузовиков, шутя, играючи ворочая массивные колёса, толстые тросы, легко устраняя любую поломку. Круг его общения ограничивался такими же просолёнными, охочими до грубой начинки бытия водилами да хитроватыми слесарями, которых он после первой же поставленной им бутылки, немилосердно костеря, гонял по гаражу.
Писатель С’ – прозаик, потомственный интеллигент. Рослый, массивный, с броской эффектной внешностью – в фойе театра начинающие критики его принимали за известного артиста и с ходу пытались напроситься на аудиенцию. Да и одевался писатель С’ на особинку, хотя и не заумно, но глаз начинал мозолить сразу. В юности имел он высокую мечту, которую, почти достигнув, однако, разлюбил, и со всей своей страстью и силищей навалился на писание романов. Привык думать персонально и на всё иметь собственное мнение.
Праздничное застолье было в разгаре, катилось как по маслу. Народ оживлённо, шумно беседовал. Дружеские улыбки, крепкие рукопожатия, громкие тосты… Всё бы ничего, но в какой-то момент стало заметно, что писатель С начинает впадать в тягостную задумчивость, смотреть кругом искоса, явно ища объект для душевной беседы, как бы между прочим с хрустом сжимая кулаки. Это был верный признак, что ничего хорошего впереди не предвидится. Зная буйную натуру поэта, народ потихоньку, почти незаметно, как крупинки в песочных часах, стал перетекать в другие комнаты, продолжая веселье там.
Писатель С вскоре тоже почувствовал неладное. Он перешёл в другую комнату вслед за всеми, но буквально минут через десять опять оказался за столом в гордом одиночестве. Так повторилось раза три, и он, хоть и был уже на взводе, всё же понял, что попросту никто не хочет сидеть с ним за одним столом. Закипело гордое сердце обидой! Когда от тебя бегает один, двое – это возбуждает, горячит кровь, но все – всем ничего не докажешь. И даже морду не набьёшь. Ничего не оставалось, как удалиться в зал и завалиться на диван – спиной к неблагодарным, не ценящим драгоценные минуты общения с гением… Молча пережить обиду. Вынашивая планы мести, писатель С не заметил, как раздражение мало-помалу улетучилось, и навалилась сладкая липкая дрёма. И уснул бы, возможно, тихо, мирно, если бы…
Писатель С’ – гуманист, человек тонкий, душевен, к тому же имел неискоренимую во всяком русском человеке тягу к состраданию. Он несколько раз заходил в зал, с участием глядел на сиротливо уткнувшегося в спинку дивана отверженного поэта. Наконец не выдержал, подошёл, присел рядом в кресло, завёл разговор.
Продолжался он недолго, собеседники встали, по обоюдному согласию приняли боксёрские стойки и заплясали по кругу. Манера двигаться писателя С’ говорила, что в молодости ему не чужды были занятия боксом: легко перебирая ногами, вытянув левую руку, правую держа у челюсти, он без труда несколько раз достал ладошкой до щеки писателя С. Тот же явно о боксе имел самые отдалённые понятия, более искушен был в кулачных забавах. Переваливаясь, как медведь, с ноги на ногу, он топтался почти на месте, потом, рассвирепев от шлепков, стремительно нырнул под руку противника и со всей мощи саданул ему с левой по носу.
Писатель С’ схватился за лицо и бухнулся на диван. Кровь долго останавливали, ко всему под глазом нарисовалась опухоль, которая стала стремительно и неумолимо преображаться в синячину.
– Как я послезавтра пойду на работу? – страдальчески говорил писатель С’– Сорок лет мужику, и с расквашенной мордой. Никто не поймёт. Он же сам предложил: давай, говорит, боксом стресс снимем, разомнёмся, баловства ради. Кто ж думал, что у этого изверга на уме? Я и шлёпнул-то его два раза по щеке – так только дотронулся шутя. А он рассвирепел. Вроде бы интеллигентный человек, а шуток не понимает…
– Кулак не мука, а вперёд наука, – близоруко щурясь сквозь толстые линзы, тихо молвил в напряжённой тишине руководитель организации, выросший в глухой сибирской деревне, а потому знающий множество всяких пословиц и поговорок да к тому же к месту и не к месту придумывающий их.– Жалость твоя нужна ему, как собаке ошейник от блох. Не делай добра, говорили старики, не получишь зла.
– Так что же вообще при виде его надо было замереть и не двигаться? – раздражённо промычал пострадавший. – Еще не хотел ведь ехать в эту проклятую Тюмень, как чувствовал, что ничем хорошим дело не кончиться.
– Обиделся. Не разговаривает даже. От водки отказался, – произнёс утром вслед уходящему писателю С’ проспавшийся поэт. И как бы оправдываясь: – Я же с ним просто пообщаться хотел по-мужски, а он, как все, бабой оказался. Легонько с левой, так, совсем осторожно, погладил, можно сказать, а он надулся. Чудак! Шуток не понимает!
«Почему-то шутки только у всех разные!» – вспоминая распухший нос и лиловый фингал под глазом писателя С’, мысленно возразил я – возразить вслух, однако, не пытаясь. Хотя налитой стояла только первая стопка, всё ещё было впереди. Обычно писатель С гостил в Тюмени около недели. Каждый проведённый в провинциальной столице день ознаменовывался яркими запоминающимися событиями. После его отъезда все облегчённо вздыхали.
Облегчённо вздыхал и писатель С, садясь за баранку своего грузовика. «Надоели мне эти шариковые ручки! Одна душевная мука от них. Ни выпить толком, не поговорить. Пальцем заденешь – обижаются. Никакой романтики!»
Виктор ЗАХАРЧЕНКО,
фото автора