Вологодские ведьмы. Андрей Шевцов

dEbQMUJr1oc

Вологодские ведьмы (1953 г.)

По мотивам устного рассказа Евгения Головина

Евгений Головин (1938 – 2010) – российский писатель, поэт, переводчик, литературовед, специалист по эзотерике, знаток алхимии, мистик.

Тем днём, не боясь, что они под осинами,
Старухи с глазами по-девичьи синими
Кружили в траве с толстоногим обабком…
Я кланялся в пояс магическим бабкам.
Чешуйник от летнего солнца зачах;
Они были в ватниках и в кирзачах.
В округе места – по-медвежьи берложные…
Я съездил в Кириллов, купил им пирожные:
Эклеры, «картошку» в картонной коробке.
К двум сёстрам-старухам потопал по тропке.
В избу на краю небольшого села
Под вечер полынная горечь вела…
Впотьмах, как ожог, я почувствовал ссадину,
Когда продирался сквозь глушь палисадную.
Я долго стучал в дверь замшелой избушки,
Но, как мертвяки, затаились старушки.
Внутри, словно в подполе, было темно,
Лишь пальчиком пламя грозило в окно.

К стеклу подошёл со спокойствием стоика…
По древнему лику дубового столика
Две бабки рассыпали жёлтое просо;
И было бы всё заурядно и просто,
Но около свечки, что между старух,
Топтался весь чёрный, как уголь, петух.
Тряся гребешком и серёжками чёрными,
Выискивал зёрна глазами учёными.
Старухи, водя налитыми плечами,
В записочках что-то углём помечали, –
Свернув и согнув, словно букву «зело»,
Бросали туда, где склевал он зерно.
Трясли головами с пудовыми космами –
Не хаос волос, завихрения космоса…
Я стукнул в окно полутёмного зала;
Одна – поманила, другая – сказала
Мне чагой губищ: «Ну, входи уж, сынок…»
Шагнул на подгнивший и шаткий порог.

«Я сам из Москвы, вот принёс вам пирожные».
Старухи молчат, как столбы придорожные…
«Хочу угостить вас – понравились очень».
Затеплились девичьи синие очи.
Возник самовар; ловко спрыгнул под стол
Петух, потаённого мира посол.
В углу одеяло валялось всё рваное…
Был чай фиолетовым, словно с лавандою.
Сверчок, как разбойник, вскочил мне на шею…
О птице чернильной спросил ворожею,
Цветочек свечи тут едва не потух.
«Матвей он Иванович, а не петух!»
Струхнул, как прохожий на кончике ножичка,
Когда остаётся до сердца немножечко.
В углу за спиной что-то зашебуршилось…
Кольнуло живот мне, как дратвенным шилом:
Из кучи тряпья, и седа, и нага,
Как стебель белёсый, пробилась нога.

Не знаю, была то мужская, иль женская…
В растресканной пятке – земля деревенская.
Ну, думаю, мне что за чёртово дело,
Чьё спит у них в горнице старое тело?
Пью чай фиолетовый, не суечусь,
Смотрю на-цветок-на-клинок – на свечу.
Но кто эти бабки? Что люди – не верится…
За левым плечом всё шевелится, вертится.
Слетает с той кучи тряпья одеяло.
Язык деревянный – не крикнуть: «О, дьявол!»
Мгновенье и выпрыгнут все волоски –
Так ужас сдавил мне клещами виски.
Раздетая девка лет где-то семнадцати
В разорванной сталинской (sic!) комбинации
Стряхнула тряпьё и метнулась за двери.
Старухи ей вслед даже не поглядели.
Упала у чёрной печи кочерга…
Но чья же была та седая нога?

Вопрос зацепился крючком, полуякорем…
В болотах русалки пронзительно крякали, –
Колдуньи учили ходить без опаски.
Два года в избушке прожил, словно в сказке.
Носил Валуну в синий лес пирожки,
Рвал травы волшебные, грыз корешки…
На Севере матери издревле царствуют.
Нет смерти, нет страха, нет даже и старости.
В магическом мире наш взгляд неприемлем:
«Не умер – пошёл покумекать под землю…»
Вернувшись из мрака глубоких могил,
Пойти ревенанты к ведуньям могли.
Делить, как мы делим – для них несуразица.
Покойник, живой – нет существенной разницы.
Пришёл, попросился к ним кто-нибудь в гости –
Устраивай на ночь в углу свои кости…
Стал золотом красным обычный свинец:
В тот раз превратился в девицу мертвец.

Андрей ШЕВЦОВ родился 22 марта 1982 года в Тюмени. Окончил Институт государства и права ТюмГУ. Кандидат юридических наук, доцент. Работал тренером, преподавателем, журналистом.

В 2005 – 2007 гг. посещал литературное объединение при Тюменском региональном отделении Союза писателей России (руководитель В.И. Захарченко).

Публиковался в тюменской периодике; в альманахах «Врата Сибири», «Лик» (Тюмень), «Поэтический марафон 2007» (Екатеринбург); в московских и питерских сборниках стихов; в «Литературной газете».

В 2014 году в Тюмени вышла первая книга стихов «Яблочный Спас» (послесловие Ивана Гулова, участника легендарной арт-группы ОДЕКАЛ).

Финалист:

  • Первого Санкт-Петербургского Поэтического конкурса «Критерии свободы» имени Иосифа Бродского (2014);
  • Международного поэтического конкурса им. И.Н. Григорьева (Санкт-Петербург, 2014).

Победитель:

  • тюменского областного конкурса молодых авторов на лучшее литературное произведение в номинации «Поэзия» (2013);
  • Межрегионального поэтического конкурса «Светись, светись, далекая звезда…», посвященного 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова (Москва, 2014);
  • Международного фестиваля искусств, культуры и творчества «Пассионарии культуры» в номинации «Поэзия» (Тюмень, 2015).

Участник Всероссийского совещания молодых писателей в Нижнем Тагиле (2005); Международного (XV) Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (2015).

Член Союза писателей России.
Живет в Тюмени.

О ведьмах Андрея Шевцова

Понять, победить или обмануть смерть – одна из сокровенных тем отечественной и мировой лирики. Магическая игра слов нередко воспринимается в качестве возможности не только разгадать закон превращения живого в неживое, но и открыть некий путь назад. Часто атрибутом такой поэтической магии является событие встречи: лирический герой встречается или собственно со смертью, или с героями-посредниками, посвященными в ее тайны.

Собственно начало лирического сюжета – это встреча, которая осуществляется в перспективе посюстороннего, нашего реального пространства, отмеченного колоритным налетом маргинальности с «ватником» и «кирзачами». Насыщенность просторечной лексикой («ножичек», «мертвяк», «трепье», «космы» и т.д.) дает стойкое основание для того, чтобы обозначить пространство, в которое попадает лирический герой, как знакомое ему, но все-таки чужое. Он, столичный житель («Я сам из Москвы»), оказывается в российской глубинке (посыл к известной антиномии провинция/столица). Указания на глубинку, глухие места осуществляется здесь как напрямую («небольшое село», «места по-медвежьи берложные»), так и через топонимические указания на Вологодскую область и город Кириллов. Конкретика топонимов – немаловажная деталь в истории, поскольку указывает на правдоподобие истории, отсылая к традициям фольклорного жанра былички.

Первые шаги героя в сакральное пространство отмечены стремлением удержаться в реале (названия пирожных, населенных пунктов – это некие семантические тормоза, отодвигающие момент погружения в тайну). Одновременно герой осознается близость аномального – магического. Именно эпитетом «магический» здесь характеризуются и мир, и сами старухи, но при этом само слово «магический», повторенное в стихотворении дважды, – это момент рефлексии героя-интеллектуала, явившегося в мир вологодских ведьм из другого пространства.

Лирический герой – это человек, способный в поисках своего удела зайти за край земли, при этом отслеживающий магические сигналы, готовый к встрече с ними (заранее покупает для старух пирожные).

Первыми маркерами аномального становятся «по-девичьи синие» глаза старух, а также отмеченное героем спокойствие старух перед осинами (в первой строке мелькает это дерево, в народе наделенное разнообразными недобрыми свойствами и значениями). Благодаря первым маркерам, герой делает следующие шаги навстречу тайне. Он доверяется природе, погружается через нее в мир, находящийся на границе жизни и смерти. Примечательно, что объекты природного мира представлены «чешуйником», «обабком» и «полынью».

Собственно «чешуйник» имеет прямое отношение к магии. Растение оригинального облика и довольно странного образа существования является паразитом, корнями обволакивает корни других растений, питаясь их соками (как известно, среди прочих предпочитает корни осины) и по внешнему виду напоминает метлу (что явно отсылает нас к образам ведьм). Интересно, что необычный образ жизни чешуйника породил в старину множество суеверий. Его считали волшебным растением, наделенным сверхъестественными свойствами. «Корень этого растения считается за сильное средство для одоления демонской вражьей силы»,— читаем на страницах книги П. Седира «Магические растения» (Спб., 1912 г.). В связи с такими представлениями о свойствах растения за чешуйником закрепилось народное прозвище «петров крест», которое в настоящее время и используется в научном обиходе. В русских говорах чешуйник известен еще как потаенница, царь-трава.

Особых магических свойств у обабка не прослеживается, но возникновение образа танцующего с ведьмами обабка, при чем «толстоного», – посыл в сторону эротизма, которым стихотворение пропитано не меньше, чем соблазнами магического.

Полынь, почитаемая в народе как растение-оберег, здесь становится дурман-травой, которая ведет героя в избушку, где проживают ведьмы.

Вход в дом, т.е. в магическое пространство, происходит постепенно: сначала герой подглядывает за ведьмами в окно. Дистанция между точкой присутствия лирического героя и тайной отсылает опять же к фольклорной традиции. В жанре былички рассказчик нередко выступает в роли такого зрителя, полностью не погружаясь в мир аномальных событий, поскольку часто войти, погрузиться – это сгинуть, остаться в плену у потусторонних сил (примером могут быть былички с русалками). Примечательно, что лирический герой будет говорить о русалках как об очевидной примете своей новой жизни, уже являясь погруженным в мир ведьм: «в болотах русалки пронзительно крякали».

Из литературных ассоциаций вспоминается такой сюжетный ход как поиск невесты: нередко узнавание героем невесты происходит через случайную возможность подглядеть или подслушать. Уже здесь намечается один из значимых мотивов в установках лирического героя – поиск невесты. Если же брать в учет детали подсмотренного героем обряда, то он усиливает мотив жениховства. Известно, что петух, клюющий зерно, является главным участником гадания на суженого. Соответственно, ведьмы, собравшиеся в доме, тоже находятся в поиске любви, а неожиданный визит московского гостя является результатом магического действия, обретения жениха.

Герой-наблюдатель медлит до тех пор, пока в одной строке не встречаются хаос и космос, противоположности реального мира здесь обретают соседство через образы ведьм, фиксируя предел, переход из одного мира в другой.

Предметно-вещный ряд стихотворения после вхождения героя в жилище старух – самовар, одеяло, чайник – это некие точки внимания лирического героя, склонного к описанию видимого мира, способные удержать в рамках здравого смысла. Нарочито здраво, почти по-книжному и со стороны объясняется присутствие в интерьере дома петуха («Петух, потаённого мира посол»). В этот момент лирический герой еще остается чужаком в мире ведьм до тех пор, пока не получает ответ на вопрос о петухе.

Ответ ведьм: «Матвей он Иванович, а не петух!». Вот здесь и появляется первое значительное указание на чертовщину и магию. Называние чертей по имени – это уже из практики посвященных. Традиционно по именам знали чертей на Руси ведьмаки и ведьмы, использовали их в ритуалах. Для примера строка из заговора: «Всех чертей созываю, именами называю, тридцать шесть чертей четырех мастей, черные и красные, молодые и старые, собирайтесь, слетайтесь!». При этом у черта никогда не могло быть отчества, что еще раз может в нашем случае указывать на пограничную природу образа петуха.

Орудием погружения лирического героя в мир магического становится нога («Из кучи тряпья, и седа, и нага, // Как стебель белёсый, пробилась нога») – образ, который тоже становится пограничным. С одной стороны, очевиден эротизм, обусловленный наготой ноги, притягивающий ситуацию к реальной, обыденной обстановке; с другой стороны, присутствует странность, загадка, требующая ответа. Еще одним вопросом, обеспечившим окончательное погружение героя в потусторонний мир, становится вопрос о ноге, который как бы повисает («Вопрос зацепился крючком, полуякорем…»), разрешаясь уже в последних строчках стихотворения в метаморфозе: ревенант (выходец с кладбища) превратился в «девицу».

Предельность момента строится на противопоставлениях мужского и женского («Не знаю, была то мужская, иль женская…»), старости («старое тело») и юности («Раздетая девка лет где-то семнадцати»). Возможно, таким образом лирический герой А. Шевцова получает сущностное знание о природе любви вообще, отрицающей земные условности возраста и пола.

Обращает на себя внимание языковой строй, лексический состав последнего фрагмента стихотворения, в котором лирический герой, уже погруженный в мир магического, живет по его понятиям и законам. Здесь уже не встречаются книжные или абстрактные понятия, здесь нет просторечий, которыми герой-интеллигент усердно маркировал чужое пространство. Привычные представления о пространстве и времени стираются, герой сообщает о двух годах жизни в чудесном мире, напоминающем ему сказку: «Два года в избушке прожил, словно в сказке».

Но погруженный в аномальное, он не может избавиться от своей миссии посредника, комментатора и ведуна. Эта дистанция чуждости в мире магии заставляет помнить об обыденном взгляде на вещи («в магическом мире наш взгляд неприемлем») и фиксировать тайное знание – в оборотах с нарочито разговорной лексикой. «Не умер – пошёл покумекать под землю» – характерная фраза для человека, способного рассказать просто о сложном, легко о сокровенном, т.е. для поэта, который знает своего адресата и осознаёт специфику поэтического слова, обреченного на приятие. Глагол «покумекать» становится прикрытием для личных откровений, раздумий о поисках истины, которые, возможно, не очень интересуют читателей, но важны для героя. Не случайно в таком контексте появляется свинец – архетипическое разрешение поэтических терзаний и вообще самый известный способ перехода из состояния жизни в состояние смерти. В случае с героем А. Шевцова свинец – это условие метаморфозы мертвеца в «девицу».

Финал истории: «Стал золотом красным обычный свинец: // В тот раз превратился в девицу мертвец». Такой финал сюжета кажется, по меньшей мере, странным: полуживой мужчина («ревенант» – изысканное слово в сказовом потоке, напоминающее о склонностях героя и автора к эстетизации) превращается в женщину (вернее, лирический герой наконец-то понимает, кто же был под одеялом и что за превращение произошло в ту первую ночь, когда он появился у ведьм). Возможно, настолько причудлив сам поэт или причиной всему фабульное стечение обстоятельств. Но при любом раскладе жизнь все-таки побеждает смерть.

Таким образом, в опыте А. Шевцова получила воплощение тема поиска личного удела с выходом за пределы эмпирического мира в мир магический, иной, аномальный, а также мотив перехода от жизни к смерти и назад. В некоторой степени и сам поэт Андрей Шевцов оказался в пограничной ситуации: он воспользовался чужим рассказом (о чем свидетельствовал), пережил его в череде неслучайных деталей и амбивалентных впечатлений и обрел причастность к тайнам, которые и опасны, и прекрасны одновременно. И, разумеется, он обречен. По крайней мере, на внимание со стороны читателей.

Н.А. Никулина

4 комментария

Добавить комментарий

Войти с помощью: